Подякувати Студентському архіву довільною сумою
Admin
26.02.2023 12:38
Дякуємо, що користуєтесь нашим архівом!
Часть 2
Інформація про навчальний заклад
ВУЗ:
Гуманитарно-прогностическая академия
Інститут:
Не вказано
Факультет:
Не вказано
Кафедра:
Не вказано
Інформація про роботу
Рік:
2001
Тип роботи:
Конспект лекцій
Предмет:
Социальное прогнозирование
Частина тексту файла (без зображень, графіків і формул):
лизаций?», подготовленная к международному семинару в Новосибирске в мае 1991 г. содержит попытку выработки собственной концепции альтернативистики. Но и то лишь в качестве реакции на нашумевшую в 1990 г. статью американского футуролога Ф. Фукуямы «Конец истории?».
Возможно, здесь перечислены далеко не все наиболее значительные советские работы по альтернативистике. Но в количестве ли дело? Важно, что это — последние советские работы. И по альтернативистике тоже.
Каким будет старт российской альтернативистики, заявившей о своем существовании не только книгой И.В. Бестужева-Лады «Альтернативная цивилизация» (1998)? Это зависит от того, какое внимание будет уделено данной проблематике в условиях, когда, мягко говоря, не до нее: выжить бы России в ближайшие годы, а уж потом думать о выживании человечества в ближайшие десятилетия. Но «первые ласточки» уже пытаются сделать «альтернативную весну: в 90-х гг. появились серии монографий Н.Н. Моисеева («Как далеко до завтрашнего дня...», 1994 и 1997; «Быть или не быть человечеству?», 1999); В.Л. Иноземцева («За пределами экономического общества», 1998, «Расколотая цивилизация», 1999) и др.
Что касается их многочисленных западных коллег, то из них трудно выделить сколько-нибудь общепризнанных лидеров типа Германа Кана для «технооптимистов», Аурелио Печчеи для «экопессимистов» или Алвина Тоффлера, которого, в известной мере, правда, можно отнести к предтечам альтернативистики. На память приходят разом несколько десятков имен одинаково первоклассных авторов, перечислять которые здесь — значит намного выйти за рамки лекции, а упомянуть лишь некоторых — значит обидеть остальных. Скажу лишь, что по сравнению с глобалистикой здесь намного выше процент сравнительно молодых (от 25 до 40 лет) авторов и еще выше — процент авторов-женщин, сильнее предрасположенных к проблематике именно альтернативистики. Что ж? Молодежь, да еще женского пола — это не так уж плохо для старта нового направления междисциплинарных исследований. Чтобы альтернативистика — в противоположность глобалистике — не выглядела совсем уж безликой, сошлемся в качестве иллюстрации на две-три выдающиеся работы, которые произвели наибольшее впечатление в ряду двадцати-тридцати столь же выдающихся из двухсот-трехсот первоклассных трудов.
Это, конечно же, Гейзел Гендерсон — «Создание альтернативных будущностей» (1978). С характерным подзаголовком: «Конец экономики» и с предисловием одного из наиболее авторитетных предтеч альтернативистики — Э. Шумахера. Основная идея труда, нашумевшего в свое время, — необходимость перехода от привычных категорий политэкономии к оптимальному сочетанию критериев экономики и экологии, к качественно иному образу жизни общества, включая полное переосмысление сущности научно-технического прогресса на благо людей. Эти идеи она развивала позднее еще в двух столь же нашумевших книгах — «Политика солнечной эпохи: альтернатива экономике» (1981) и «Парадигмы в прогрессе (Смена парадигм): жизнь за пределами экономики» (1991).
Следует назвать и Мэрилин Фергюсон — «Заговор Водолея: личные и общественные трансформации в 80-х годах» (1980). Основная идея книги: на смену эпохе Рыб, в которой мы мыкались последние две тысячи, лет, грядет такой же продолжительности эпоха Водолея, с совершенно иной системой ценностных ориентации людей, с качественно иным менталитетом и образом жизни. Первые признаки наступления новой эпохи («заговор Водолея») уже дают о себе знать: на смену «вертикальной» иерархии бюрократических структур приходят «горизонтальные» сети взаимодействия; на смену здравоохранению — изначальное «здравоохранение», с минимизацией медицинского вмешательства; на смену образованию как средству повысить свой статус в обществе — непрерывное образование как процесс, как радость познания нового; на смену труду для выживания—труд как радость самореализации личности. И так далее. Прямо-таки мечты утопистов XIX в., до марксистов включительно, только шаг за шагом находящие свое воплощение в реальной жизни развитых стран мира сегодня! И следует сделать все возможное, чтобы приблизить эпоху Водолея целенаправленными усилиями.
Чтобы не создалось обманчивого впечатления, будто современная альтернативистика представлена только симпатичными американскими дамами с фамилиями, оканчивающимися на «сон», упомянем еще две книги, вполне равноценные, на наш взгляд, предыдущим: Л. Броун (США) «Созидание устойчивого общества» (1981) — широчайшая панорама альтернативистики, и Ж. Робен (Франция) «Смена эпох» (1989) — с упором на радикальную переориентацию экономики и политики, а также на необходимость реморализации общества. Как уже говорилось, этот список нетрудно дополнить еще несколькими десятками названий работ того же качества.
Вместо того, чтобы перечислять названия, которым все равно не хватит места даже для наикратчайших аннотаций, гораздо разумнее, по нашему убеждению, задаться вопросом: почему десятки блестящих книг по альтернативистике — ничуть не менее, а в некоторых отношениях даже более интересные, чем книги Кана и Тоффлера, первые доклады Римскому клубу — не получили в мировой аудитории того же отзвука, не дали того же эффекта разорвавшейся бомбы? Виной ли тому изменение обстановки, когда на первый план в глазах читателей выходят проблемы не столько будущего, сколько настоящего — распад Советской империи, предродовые судороги рождения нового Багдадского халифата от Марокко до Индонезии, от Казани до Южной Африки, смена противостояния СССР — США противостоянием США — Зап. Европа — Япония и т.п.? Или психологическая усталость читательской аудитории от любой «литературы о будущем», ничего, кроме неприятностей, не несущей? Или неспособность самих авторов преодолеть психологический барьер неприятия всего качественно нового, «пробиться» к читателю, «достучаться» до его ума и сердца? Или что-то еще?
Собственно, попытки найти ответы на эти вопросы и составляют суть настоящего курса лекций. Начать эти поиски, как представляется, необходимо, в свою очередь, с вопроса: что имеется общего во всех работах по альтернативистике при всех различиях между отдельными авторами? Внимательный анализ литературы обнаруживает, что таких «пунктов схождения» насчитывается ровно пять. Они же и составляют основные условия спасения от катастрофы на путях перехода к альтернативной цивилизации.
Во-первых, если не все, то подавляющее большинство авторов считают, что коль скоро то или иное состояние общества в конечном счете определяется состоянием энергетики, значит, переход к альтернативной цивилизации невозможен без восстановления на качественно новой основе серьезно нарушенного к настоящему времени глобального топливно-энергетического и зависимого от него материально-сырьевого баланса.
Во-вторых, признается столь же необходимым восстановление на качественно новой основе столь же серьезно нарушенного глобального демографического баланса, нормализация воспроизводства поколений.
В-третьих, в точности то же самое относится к катастрофически «идущему вразнос» глобальному экологическому балансу, который также подлежит восстановлению на качественно новой основе.
В-четвертых, ясно, что всего этого невозможно достичь не то, что при гонке вооружений, но даже при сохранении сегодняшнего уровня производства оружия — тем более что оно ежечасно грозит человечеству уничтожением. Следовательно, подразумевается необходимость всеобщего и полного разоружения.
Наконец, в-пятых, человечеству не выжить — даже при исполнении всех четырех вышеперечисленных условий, если не поставить во главу угла системы ценностей гуманность, т.е. самого человека, его благополучие и полноценное развитие.
Так родилась наиболее распространенная формула альтернативной цивилизации: низкоэнергетическая (в смысле экономичности потребления энергии), высокоустойчивая (в смысле восстановления глобальных балансов, на которых зиждется человечество), экологически чистая, полностью демилитаризованная и подлинно человечная.
Заметим, что за последние два десятилетия XX века в мировой футурологии не произошло никаких существенных сдвигов. Да, продолжают выходить «Доклады Римскому клубу». В 2000 г. переведена на русский язык книга-доклад Э. Вейцзеккера, А. и Л. Ловинсов «Фактор четыре: затрат — половина, отдача — двойная» (заглавие говорит само за себя). Да, почти каждый год выходит несколько интересных, иногда просто блестящих монографий по глобалистике и альтернативистике, не уступающих предыдущим ни в чем. Кроме... мировой сенсационности футурологических трактатов 50-х—70-х годов XX века.
В 2000 г. в России издан фундаментальный труд «Впереди XXI век: перспективы, прогнозы, футурологи. Антология современной классической прогностики 1952—1999». Ожидаются издания на английском, французском, немецком и итальянском языках. Антология включает в себя главы из 17 произведений, ставших в свое время мировыми сенсациями, плюс два десятка кластеров конкретных прогнозов. Она открывается именами Р. Юнгка (1952), Б. Де Жувенеля (1963), Д. Белла (1966), Г. Кана (1967), А. Тоффлера (1970), А. Печчеи(1977),а завершается именами Г. Гендерсон (1981) и Дж. Найсбитта (1990).
Если учесть, что последняя книга развивает положения предыдущей, изданной в 1982 г. — последней сенсации современной футурологии, то создается впечатление, будто «Золотой век» прогностики целиком уместился в 30-летие 1952—1982-х. Неужели последующие 20 лет историки назовут «Серебряным веком» — своего рода футурологическим декадансом, когда футурология, говоря щедринским языком, «прекратила течение свое»? Тогда чего же ожидать от следующих десятилетий? «Бронзового века», когда интерес к прогностике мировой аудитории будет полностью утрачен? «Железного века», когда о будущем вообще перестанут думать и писать? Или вновь заблестит заря нового «Золотого века», новых футурологических мировых сенсаций?
Ответ на эти вопросы полностью в руках сегодняшнего студента — завтрашнего футуролога.
Часть II
КОНЦЕПЦИЯ «ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО
ПРОГНОЗИРОВАНИЯ» И ЕЕ СУЩНОСТЬ
Лекция 8
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ
И РАЗВИТИЯ КОНЦЕПЦИИ
«ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ»
В РОССИИ
Как мы уже говорили в одной из предыдущих лекций, в начале перестройки № I, известной под названием НЭП — Новой экономической политики (1921—1929), группе советских экономистов во главе с В.А. Базаровым была поручена разработка прогноза перспектив развития СССР на годы первой пятилетки (1928—1932) и далее. В процессе работы учёные пришли к выводу, достойному самих высоких научных премий мира: невозможно предсказывать будущее состояние процессов или явлений, поддающихся изменению средствами управления, в том числе планирования — получается как бы саморазрушение или, напротив, самоосуществление предсказаний, причем, с учётом предсказанного. Вместо тщетных в данном случае попыток безусловных предсказаний учёные рекомендовали две качественно новые исследовательские технологии: «генетическую» (экстраполяция в будущее наметившихся тенденций с целью выявления или уточнения проблем, подлежащих решению средствами управления) и «телеологическую» (оптимизация трендов по заданным критериям и целям для выявления наилучших решений указанных проблем). По сути, речь шла о способах «взвешивания» возможных — ожидаемых и желательных — последствий намечаемых плановых и иных решений. Выдающееся научное открытие!
Отчет об этих выводах был опубликован в журнале «Плановое хозяйство» (1928,2) но был не понят и забыт. Заказчикам он не потребовался: первая пятилетка должна была явиться «большим скачком» от патриархализма к социализму. Тут требовалась не наука, а идеология, не анализ, а пропаганда, научного открытия как и не бывало. Названная статья была обнаружена только в 1980 г., частично опубликована в ряде научных работ, полностью воспроизведена в сборнике «Каким быть плану: дискуссии 20-х годов» только в 1989 г.
По иронии судьбы, американцы столкнулись с той же проблемой при попытке прогноза реализации программы «Аполлон». Ровно 30 лет спустя, ничего не зная о выводах своих русских коллег, они пришли к в точности такому же заключению, только «генетический» подход назвали «зксплораторным» (в обратном переводе на русский — «поисковый»), а «телеологический» — «нормативным» (так и переведенным на русский язык). Оба подхода составили «технологическое прогнозирование», неточно переведённое у нас поначалу как «научно-техническое», хотя речь шла не об отрасли прогнозирования, а об особом, так сказать, алгоритмическом, способе разработки прогнозов. Начался знаменитый «бум прогнозов» — триумфальное шествие «технологического прогнозирования» по всему миру в виде сотен институтов, тысяч секторов и отделов, специально занятых разработкой поисковых и нормативных прогнозов.
Во второй половине 60-х гг. этот «бум» докатился и до Советского Союза. Но ему предшествовала более чем 35-летняя «мёртвая зона», когда говорить и тем более писать о будущем можно было только в виде прямых (отнюдь не критических!) комментариев тех или иных высказываний «основоположников», либо «программных документов КПСС». Как известно, тоталитаризм и прогнозирование — вещи взаимоисключающие, в чем нетрудно убедиться на примере любой страны мира, не исключая и нашу собственную.
Базарову и его коллегам было легко совершать эпохальные открытия: они работали в атмосфере научной мысли, хотя отравленной уже ядом идеологии тоталитаризма, но еще живой, бившейся не над цитатами, а над реальными научными проблемами, опиравшейся на все богатство мировой общественной мысли. Статья из «Планового хозяйства», о которой мы упоминали, была не одиноким оазисом в пустыне, а деревом в роще из сотен других статей о «будущем», над которыми возвышались гиганты — более двух десятков книг и брошюр на ту же тему, правда, большей частью, по понятным причинам, пропагандистско-утопического характера, но не потерявшие научного значения и посейчас. Среди последних «Будущее Земли и человечества» и другие брошюры из так называемой «калужской серии» К.Э. Циолковского, часть которых не решаемся переиздавать до сих пор, а также фундаментальная «Жизнь и техника будущего» под редакцией А. Анекштейна и Э. Кольмана, не уступавшая лучшим мировым стандартам тех лет. Кроме того, каждому прогнозисту того времени были хорошо известны произведения «ранней футурологии» второй половины XIX — начала XX века, о которых мы упоминали в предыдущих лекциях.
Теперь представьте себя на месте человека, который заинтересовался бы проблемами будущего Земли и человечества спустя ровно четверть века после описанных событий, в начале 50-х годов. Что он мог иметь перед своими глазами, помимо мертвящих догм «научного коммунизма», которые надлежало вызубрить и «сдать» четыре раза за какие-нибудь полгода — на курсовых экзаменах, госэкзаменах, при поступлении в аспирантуру и при сдаче «кандидатских минимумов»? Только всё ту же «раннюю футурологию», десятилетиями остававшуюся невостребованной никем, либо постепенно выползавшую из спецхранов обратно на свет божий (но это уже попозже). Все остальное было пустыней идеологического блудословия с чахлыми кустиками дюжины пустословных статей и полудюжины брошюр о «будущем науки и техники», из которых было невозможно почерпнуть что-либо конструктивное.
Правда, и футурологические произведения четвертьвековой давности в такой ситуации были настоящим шоковым откровением. Но даже если бы под их впечатлением читающему пришла в голову мысль о том, что будущее может быть точно таким же предметом исследования, как и настоящее или прошлое (а такая мысль, по понятным причинам, не могла придти ему в голову раньше весны 1956 г. — после шоковых откровений XX съезда КПСС), разве мог он знать, что будущее уже исследовали на уровне требований современной науки такие выдающиеся умы середины XX века, как Дж. Бернал и Н. Винер? Казалось, что все произведения Бернала были опубликованы на русском языке еще при Сталине. Как догадаться, что его главный обществоведческий труд — доклад о переходе научно-технического прогресса в новое качество научно-технической революции — остался не переведенным, раз сама концепция НТР была легализована лишь в 1968 г.? Что касается Винеpa с его мыслью о том, что «мотором НТР» и вместе с тем «ключом» к познанию будущего явится обычный арифмометр, будущий компьютер, то он был «отцом кибернетики — продажной девки империализма», только и всего. Это лишь много позднее стало проясняться, кто — продажная девка и чьего именно империализма, а в те поры такими вопросами не задавались, все принимали на веру под страхом мгновенного растерзания за любое инакомыслие.
Талантливый публицист Р. Юнгк тоже был известен русскому читателю только как автор книги «Ярче тысячи солнц» — об американском Сахарове — Роберте Оппенгеймере, — но отнюдь не как автор сенсационного бестселлера «Будущее уже началось» (1952), с публицистическим обобщением идей Бернала и Винера. Бестселлера, двадцать лет десятками изданий переводившегося едва ли не на все языки мира, кроме, конечно, русского.
Русскому исследователю будущего в середине 50-х гг. могла даже придти в голову мысль о том, что раз возможна «наука о прошлом», история, так сказать, «пастология», то, по той же логике должна быть и «наука о будущем» — «футурология». Откуда было знать, что тринадцатью годами раньше, в 1943 году этот термин уже пустил в научный оборот на Западе О. Флехтгейм? Правда, в ином значении — в смысле «надидеологической философии будущего», противостоящей мангеймовской дихотомии «идеология, как оправдывание сущего — утопия, как отрицание сущего». Разве можно было догадаться, что вопрос правомерности «науки о будущем» станет во второй половине 60-х годов, на волне «бума прогнозов», предметом специального исследования двух научных коллективов — советского и американского («Комиссия 2000 года» под председательством Д. Белла) и что оба коллектива практически одновременно, не сговариваясь, придут к выводу о принципиальной невозможности подобной науки, ибо все науки изучают либо прошлое (исторические), либо будущее (все прочие), а «настоящее», с этой точки зрения, — не более, как условная разделительная черта, через которую «будущее» ежесекундно перетекает в «прошлое». К тому же суть каждой науки — триединая функция описания (анализа), объяснения (диагноза) и предсказания (прогноза), так что заниматься прогнозированием должны все без исключения науки, заслуживающие этого названия, — даже исторические (по-своему, разумеется).
Конечно, принципиальная невозможность конструирования «науки о будущем», как особой научной дисциплины, противостоящей наукам о прошлом и настоящем, вовсе не исключала возможности междисциплинарного исследования будущего, как особой отрасли, особого направления научных исследований, типа исследований операций и т.п. К этой мысли на Западе пришли уже в конце 60-х гг., а мы начинали приходить в конце 80-х. В те годы, вплоть до 1966 г., в русском языке даже и слова такого не было — «прогнозирование» (хотя «прогноз» существовал с XIX века). Оно обрело право на жизнь только в жестоких идеологических схватках второй половины 60-х. «До того» лишь изредка всплывала «прогностика», да и то в значении всё той же «науки о будущем».
Да, все прочитанное «о будущем» к середине 50-х годов, вместе с навеянными этой литературой идеями, можно было обобщить в сколь угодно объемистых рукописях — или о перспективах развития науки, техники, культуры, или о перспективах социально-экономического соревнования капитализма и социализма, или о перспективах военно-политического противостояния двух социальных систем на мировой арене. Но любому автору с такими рукописями под мышкой судьба была одна: долгими годами безрезультатно обходить одно издательство за другим, вызывая сначала любопытство («кто бы мог стоять за этим»?), а затем всегда и всюду — спасительный страх.
Только чисто конъюнктурные моменты могли продвинуть подобные рукописи в печать — разумеется, в усеченном и препарированном сообразно конъюнктуре виде. При этом отнюдь не все авторы рисковали выступать со столь скандальной для того времени тематикой — намного скандальнее современной астрологии, парапсихологии и уфологии, вместе взятых. Иные предпочитали укрываться под псевдонимами. Так появились «Если мир разоружится» (1961) — некоего И. Лады, к встрече Хрущев — Кеннеди в Вене осенью 1961 г., «Век великих надежд» (1964) Г. Доброва и Ю. Голян-Никольского, «Контуры грядущего» (1965) И. Лады и О. Писаржевского — в порядке комментирования Программы КПСС.
И все же идея возможности исследования будущего шаг за шагом пробивала себе дорогу в жизнь. С 1957 года начали появляться статьи академика Н.Н. Семенова — на ту же тему, что и у Бернала — «Наука и общество», их будущее, да и ряда других ученых тоже. С 1965 года в высших академических кругах стал обсуждаться вопрос о возможности создания на первых порах специального научного совета или хотя бы постоянно действующего семинара «по научно-технической и социально-экономической прогностике». Особенно конструктивно этим вопросом занимались академик Д.И. Щербаков, академик А.Я. Берг, профессор И.А. Ефремов (он же — знаменитый уже тогда писатель-фантаст, автор всемирно известной «Туманности Андромеды», до сих пор лучшего произведения советской научно-фантастической литературы), только что избранный в то время вице-президентом АН СССР по общественным наукам академик A.M. Румянцев и другие ведущие ученые страны.
Захлебываясь в противоречиях, подходила к концу перестройка № 2 — хрущевские реформы 1956—64-х гг. Родиться на сей раз прогностике живой или снова стать жертвой аборта — целиком зависело от политической конъюнктуры середины 60-х гг., кануна XXIII съезда КПСС.
Политические карты на сей раз разложились счастливо для марксистско-ленинской футурологии. Неизбежный, как мы понимаем сейчас, очередной погром отодвинулся на несколько лет. Свергнувшие Хрущева компаньоны его, во главе со своим ставленником Брежневым, приходили к власти под знаменем перестройки № 3 (косыгинские реформы 1966—68-х гг.). Одним из существенных ее элементов, помимо «развитого социализма», пришедшего на смену обанкротившемуся «коммунизму к 1980 году», «демократизации» и «хозяйственного самоуправления», а также уймы чисто пропагандистских лозунгов, было положение о необходимости расширения диапазона народно-хозяйственного планирования (не только «экономическое», но и «социальное»), плюс необходимость опоры планов на более солидную научную основу (в пику хрущевскому «волюнтаризму»). А что может быть солиднее такой основы, чем прогноз, на который опирается план? Вот тут к месту оказался «бум прогнозов», катившийся с Запада. В русском языке появилось слово «прогнозирование». Почти одновременно с XXIII съездом КПСС в начале 1966 г. заговорили о предплановых прогнозных разработках.
Идеологическое нововведение проходило отнюдь не безболезненно. Как и сегодня, реакция сопротивлялась отчаянно. Прогнозирование и программирование отождествлялись с капитализмом, рассматривались как диверсия против социалистического планирования. Ожесточенные идейные бои продолжались почти три года. Дело доходило до ораторских инфарктов и инсультов прямо на трибунах. Но к середине 1968 г. в «директивных органах» вопрос был окончательно решен в смысле допущения прогноза не как альтернативы плану, а как разновидности предплановой разработки. Осенью того же года появилось соответствующее постановление ЦК КПСС и Совмина СССР. Еще раньше было принято решение о создании в только что учрежденном тогда Институте международного рабочего движения сектора, а затем и отдела прогнозирования социально-экономических последствий научно-технического прогресса (фактически начал функционировать с января 1967 г.). В конце 1967 г. рассматривался вопрос о создании в едином комплексе Института социологических исследований, общественного мнения, социального прогнозирования и планирования. Спустя год было принято решение ограничиться на первых порах Институтом конкретных социальных исследований АН СССР (в разумении, видимо, что абстрактные социальные исследования проводятся в институте философии или марксизма-ленинизма), где предусматривались отделы всех трех указанных выше направлений. Весной 1967 г. в одной только Москве насчитывалось более тридцати секторов, занявшихся прогнозными разработками, спустя год их оказалось более семидесяти, а после упомянутого постановления НК Совмина общее количество подобных научных подразделений по стране в целом достигло почти тысячи (точных подсчетов произвести было невозможно, так как значительная часть таких единиц находилась в составе закрытых предприятий или учреждений). Из них приблизительно около 2/3 занимались научно-техническими прогнозами, около 1/4 — экономическими, около 1/10 — градостроительными, остальные (социальные, криминологические, географические и др. прогнозы) — насчитывались единицами.
Быстро стали формироваться общественные организации обмена научной информацией между работниками в сфере прогнозирования. В 1967 г. образовалась секция социального прогнозирования советской социалистической ассоциации и научного совета АН СССР по проблемам конкретных социальных исследований, Общественный институт социального прогнозирования при Социологической ассоциации в составе более тридцати межинститутских рабочих групп, занявшихся различными аспектами прогнозирования социальных потребностей общества. Уже в первой половине 1967 г. постоянно действующий семинар по проблемам социального прогнозирования собрал сначала несколько десятков человек, через месяц — несколько сот, еще через месяц — свыше тысячи. Аналогичных масштабов семинары, коллоквиумы, симпозиумы, конференции по проблемам научно-технического и экономического прогнозирования собирались в Москве и Киеве. В 1968 г. была создана Советская ассоциация научного прогнозирования с почти ежемесячными многообразными семинарами, тысячными ежегодными конференциями и даже с собственным «толстым» журналом. Счет статьям и докладам по вопросам прогнозирования пошел ежегодно на сотни, монографиям (не считая популярной литературы) — до десятка и более.
Как обычно у нас, в мутной воде грюндерства, не обошлось без злоупотреблений. В погоне за «штатными единицами», дающими возможность лидирующему научному сотруднику выбиться в «заведующие», т.е. из научного плебса в научный патрициат (одна из двух основных форм продвижения учёного при феодально-кастовой социальной организации науки, считая второй производство в следующий научный «чин»), Институт конкретных социальных исследований раскололся на враждующие кланы «социологов» и «политологов», разумеется, с междоусобицей и внутри каждого клана. Началась холодная «гражданская война», похоронившая проекты создания на базе этого института институтов социологических исследований, общественного мнения и социального прогнозирования. Советская ассоциация научного прогнозирования, вопреки тщетным протестам ряда ученых, объединила преимущественно специалистов в области научно-технического прогнозирования. Экономическое прогнозирование обособилось в отдельный клан и эта грызня закончилась, конечно же, доносами и катастрофой.
В 1967 г. во время своих поездок в Париж и Москву Р. Юнгк обсуждал вопрос о возможности создания всемирной организации футурологии. Первоначальная идея заключалась в учреждении федерации возникших тогда национальных и интернациональных футурологических ассоциаций, в частности, общества «Мир будущего» (США), «Футурибль» (Франция, Италия, Испания), «Человечество 2000 года» (страны северо-западной Европы) аналогичных организаций, создававшихся в СССР и ряде стран Восточной Европы). Однако эту идею оказалось невозможным реализовать. Всемирная Федерация исследований будущего была создана лишь в 1972 году в виде еще одной международной организации, состоящей из нескольких сот индивидуальных и нескольких десятков коллективных членов, так что о переговорах 1967 г. напоминает лишь почетное членство в Федерации их участников и само её название.
Разумеется, добиться разрешения на вступление в Федерацию советских специалистов и организаций было совершенно невозможно вплоть до 1989 г., когда запретительные структуры стали рассыпаться и удалось настоять на коллективном членстве СССР в Федерации. А в те времена единственное, что практически можно было сделать, это образовать в 1970 г. (в условиях развертывавшегося погрома) в структуре Международной социологической ассоциации секцию футурологии (позднее исследовательский комитет 07 — «Исследования будущего»), где один из двух сопрезидентов всегда был представитель СССР, а другой — очередной президент Всемирной федерации исследований будущего. Только таким замысловатым путём можно было обеспечить хоть какую-то включенность советских специалистов в международное сообщество футурологов.
Однако все эти огорчения отходили далеко на задний план перед грандиозной целью, которая казалась близкой к осуществлению. В 1967—1971 гг. в «высших сферах» (точнее, в кругах помощников ряда членов Политбюро ЦК КПСС) обсуждался вопрос о возможности создания государственной службы прогнозирования в виде специальной комиссии специалистов, способных «взвешивать» последствия принимаемых решений, при Политбюро ЦК КПСС, аналогичных комиссий при всех ведомствах общесоюзного и регионального уровня, при обкомах партии, во всей структуре плановых органов, на крупных предприятиях и в важнейших учреждениях, с научным подкреплением в виде сети кафедр прогнозирования в важнейших университетах страны и отделов прогнозирования в ведущих исследовательских институтах различного профиля.
Цель представлялась тем менее фантастической, что в НРБ и ГДР, где партийно-правительственная бюрократия была более гибкой, чем в СССР, простым распоряжением соответственно Т. Живкова и В. Ульбрихта подобная система в 1969 г. была формально учреждена (но фактически, понятно, оставалась бездействующей, ибо жесткое централизованное планирование в условиях административно-командной системы несовместимо с научным обоснованием вообще и прогнозным в особенности). Ныне можно только благодарить судьбу, что никак не могли договориться о том, кому быть председателем упомянутой комиссии, и тем самым очередные чингисханы опять остались без телефонов. Но в те времена «комиссия по прогнозированию», способная «взвешивать» принимаемые решения, казалась чуть ли не панацеей в смысле оптимизации политики и, таким образом, решения назревавших экономических, социальных, политических и иных проблем. Надежда на её создание «со дня на день» сохранялась до последнего момента — до того, когда разразилась катастрофа. Началось с того, что возникла общественная... «академия прогностических наук», со своими собственными действительными и недействительными членами к прочим наследием средневековья. Как известно, нет таких норм морали и права, через которые не переступили бы многие научные работники в погоне за вожделенными степенями-званиями. Взаимное ожесточение достигло крайних пределов. В ход пошли политические доносы. Делами передравшихся между собой «социологов», «политологов» и «футурологов» стало заниматься такое грозное учреждение, как Комиссия партконтроля при ЦК КПСС и другие, не менее свирепые инстанции. Поистине, Киевская Русь перед нашествием Батыя!
Однако на политическом горизонте вновь сгущались тучи. Перестройка № 3, как и первые две, уперлась в дилемму: либо демократия — либо бюрократия, и вопрос снова был решен в пользу последней. Косыгинские реформы стали втихую свертываться, тонуть в пустословии. Последней каплей в чаше бюрократического терпения стала «пражская весна», показавшая, куда ведёт перестройка, и завершившаяся интервенцией в Чехословакии. Слабые попытки протеста общественности были свирепо подавлены, началась реакция, вылившаяся в 1969—1971 гг. в очередной тотальный погром обществоведения. Вице-президент АН СССР A.M. Румянцев, как и десятки других ведущих ученых, обвиненных в «гнилом либерализме», были смещены с руководящих постов и оказались во «внутренней эмиграции» (некоторые подались и во «внешнюю»). Еще десяткам, заклейменным проклятием «строгачей», было запрещено выступать устно и печатно. В Институт конкретных социальных исследований была направлена карательная экспедиция в лице нового директора и его опричников, разогнавших 3/4 персонала, в том числе почти всех ведущих «социологов» и всех до единого «политологов». Росчерком пера были ликвидированы и Советская ассоциация научного прогнозирования, и Общественный институт социального прогнозирования.
Полностью подавив всякую научно-прогностическую активность, «директивные органы» вынесли типичное у нас соломоново решение: всю научную деятельность в области прогнозирования возложить на Госкомитет по науке и технике, а всю практическую — на Госплан. Но так как упомянутый Госкомитет отродясь никакой научной деятельностью не занимался и не способен заниматься просто в силу своей организации (как, впрочем, и остальные сотни министерств различных наименований), а Госплан никогда не в состоянии был работать с прогнозами, ибо «устроен» принципиально иначе, то на месте прогнозирования, понятно, воцарилась пустыня.
Однако столь же хорошо известно, что никакое «свято место» долго пусто не бывает, в том числе и прогностическое. Погромы — погромами, а жизнь берёт своё: куда же без прогнозов, когда на дворе последняя четверть XX века, и весь мир — в прогнозах? И «развитой социализм» вместо «коммунизма к 1980 году» сохранил свои идеологические позиции. В 1972 г. его начали дополнять «советским (социалистическим) образом жизни», противостоящим «буржуазному», как белое — чёрному, и этой пропагандистской кампании хватило до самого 1985 г. Но это не открывало перспективы, которую прежде давали обанкротившийся «коммунизм к 1980 г.» и свернутые «косыгинские реформы». Без перспективы же всякая идеология вообще и тоталитарная в особенности — паралитичка. Поэтому пришлось измышлять эрзац, который был найден в виде Комплексной Программы научно-технического прогресса на 1976—1990 гг. и позднее еще целого сонма таких же программ — от Энергетической и Продовольственной до сотен частно-отраслевых.
Для подготовки Комплексной программы была создана специальная комиссия АН СССР из нескольких десятков рабочих групп общей численностью свыше 800 человек. Работа шла около двух лет 15 — торопились к XXV съезду КПСС (1976 г.). Каков был характер представленных материалов, готовившихся в спешке по принципу «принудповинности», т.е. волевым распоряжением начальства без какой-либо предварительной подготовки и без каких-либо материальных стимулов, — сказать затруднительно. Ясно лишь, что, строго говоря, то не были ни собственно прогнозные, ни собственно программные, ни собственно предплановые, ни тем более собственно плановые материалы. Так, некоторые чисто умозрительные соображения на перспективу — главным образом, в расчете повысить значимость своего учреждения и выбить побольше ассигнований на «свою» отрасль. Главное же, они не понадобились. Госплан сверстал очередную пятилетку 1976—1980 гг., по старинке, «от достигнутого», для чего никаких прогнозов или программ не требуется. Впрочем, то же самое относится к «Комплексным программам» для пятилеток на 1981—1985, 1986—1990 и 1991—1995 гг. (последняя была перечеркнута в зародыше политическими событиями 1989—1991 гг.)
Тем не менее, бурная квазинаучная активность, подчеркивавшая растущую «научную обоснованность» пятилеток, была оценена по достоинству как весьма выигрышная в политико-пропагандистском плане. В 1976 г. упомянутая Комиссия АН СССР была преобразована в Научный совет из более чем полусотни комиссий. Счёт «задействованным» в них научным работникам пошел на многие тысячи, на десятки тысяч. В 1979 г., когда была завершена работа над второй Комплексной программой (до 2000 г.), эту деятельность ввели в систему: первые три года каждой пятилетки — работа над Комплексной программой, продлеваемой на следующие пять лет (2005, 2010 и т.д.), четвертый год — работа над основными направлениями (на следующие 10 лет), последний, пятый год — работа собственно над завершением пятилетнего плана. Эта система явилась одним из основных базовых элементов перестройки № 4 — проектов реформ управления, выработанных в 1979 г. к XXVI съезду КПСС (1981 г.), но так и оставшихся проектами. После перестройки № 5 (попытка реформ начатых в 1983 г. преемником Брежнева — Ю.В. Андроповым, вскоре умершим и смененным К.У. Черненко, который полностью восстановил брежневское статус кво) эта система была достроена учреждением Института народохозяйственного прогнозирования АН СССР, призванного координировать работу над Комплексной программой. В таком виде она просуществовала до 1990 г., когда была фактически упразднена за ненадобностью, с весьма туманными перспективами «перестройки» этой деликатной области «социалистического планирования», особенно в условиях курса на «регулируемое рыночное хозяйство».
Ирония судьбы: эта колоссальная система, по сути, — государственная служба прогнозирования, в рамках которой трудились многие тысячи людей (в том числе, добросовестные учёные, высказывавшие ценные соображения и дававшие конструктивные предложения), производила продукцию, которой затруднительно дать наименование — прогнозная, программная, предплановая, плановая, научная?.. Сомнительно любое определение. Продукцию, которую игнорировали плановые органы, формировавшие планы по традиции «от достигнутого». Продукцию, которая не имела никакого значения, даже если бы учитывалась в практике планирования, посколькy, как обнаружилось позднее, все наши пятилетки, начиная с 1928 и кончая 1990 годом, были колоссальным политическим блефом, пропагандистской «дымовой завесой», т.к. плановые задания не выполнялись или «выполнялись» после соответствующей их «коррекции» (понятно, в сторону занижения), в чем нетрудно убедиться, ознакомившись с материалами любого съезда КПСС и с последующими результатами на протяжении очередной пятилетки.
В этом свете становится понятной принципиальная засекреченность всех прогнозных — точнее, квазипрогнозных — разработок и полная «нецензурность» нашего будущего, в смысле «непроходимости» через цензуру любых материалов о будущем СССР и человечества в целом, если такие материалы грозили разоблачением тотальной лжи «социалистического планирования». Понятна и горбачевская оценка прогнозирования как сплошь «белого пятна». Заслуженная оценка!
И все же отечественным «футурологам» на государственной службе несказанно повезло: ведь если бы они производили действительно научную, прогнозную продукцию по всем жестким правилам технологического прогнозирования, их сегодня можно было бы с полным правом обвинить в том, что они злостно дезориентировали наших плановиков и управленцeв, завели страну в трясину застоя и поставили её на грань катастрофы. Это похуже плачевной участи Кассандры! А сегодня с них взятки гладки: порядочных людей, добросовестных учёных вынудили по существу имитировать научную деятельность, чтобы придать «социалистическому планированию» более респектабельный вид, а саму их научную продукцию — вместе с содержавшимися в ней конструктивными элементами, — оставляли без внимания, действуя в госуправлении по-прежнему, как печенеги и половцы. Так что к нашим бедствиям прогнозирование прямого отношения не имеет. Слабое, конечно, утешение. Но всё-таки...
И всё-таки история отечественной прогностики была бы односторонней, если бы мы ограничились только её, так сказать, официально-государственной половиной. Существовала и другая половина — неофициально-общественная, где драматизма развития тоже хватало.
Погром 1969—1971 гг. не убил, да и не мог убить научную мысль вообще, обществоведческую — в частности и прогностическую — в особенности. Конечно, первые два-три года после тотальной расправы над обществоведением царила полная прострация. Страшно было даже заикнуться о прогнозах, за рамками Комплексной программы. Само слово «прогнозирование» сделалось в глазах начальства крамольным, вроде «ревизионизма», и подозрительное отношение к прогнозистам со стороны управленцев сохранилось до сих пор. Но уже в 1974 году, где-то на невообразимых полутемных чердаках учебных корпусов Московского авиационного института полулегально и нахально самозванно стали вновь собираться семинары по научно-техническому прогнозированию — сначала на них прих...
Ділись своїми роботами та отримуй миттєві бонуси!
0%
Оголошення від адміністратора