Подякувати Студентському архіву довільною сумою
Admin
26.02.2023 12:38
Дякуємо, що користуєтесь нашим архівом!
Часть 5
Інформація про навчальний заклад
ВУЗ:
Гуманитарно-прогностическая академия
Інститут:
Не вказано
Факультет:
Не вказано
Кафедра:
Не вказано
Інформація про роботу
Рік:
2001
Тип роботи:
Конспект лекцій
Предмет:
Социальное прогнозирование
Частина тексту файла (без зображень, графіків і формул):
На протяжении первых десятилетий XX века в крупные города из деревни и из многодетных семей малых городов двинулись милли оны, а затем десятки миллионов искателей лучшей жизни. Что дви гало их? Прежде всего, «скрытая безработица», избыток рабочих рук на селе, особенно в связи с развертывавшейся механизацией сельского хозяйства. Но немалую роль играли и черты сельской жиз ни, так сказать, симптомы, составляющие так называемый сельский синдром, прямо противоположный городскому. Вот несколько ос новных составляющих сельского синдрома:
1. Сравнительно низкая производительность труда и, как след ствие, обязательность тяжелого, продолжительного физического труда, доходящего до предела человеческих возможностей, т.е. до 16 часов в сутки.
2. Полное бытовое самообслуживание, органически входящее в вышеупомянутый труд и очень отягощающее его.
3. Полное культурное самообслуживание, вызывающее не обходимость жесткой регламентации, вплоть до ритуализации, не только труда и быта, но и досуга.
4. Относительно высокая детская смертность и, как след ствие, подчинение человека нуждам сложной многодетной се мьи, с моральным осуждением или прямым жестким запретом всех видов предохранения от беременности, разводов, внебрачного сожительства и т.д.
5. «Жизнь у всех на виду» с полным засильем общественно го мнения окружающих и с жесточайшими санкциями за малейшее отклонение от установленных стереотипов поведения.
6. Жесткая регламентация труда, одинаково запрещающая как смелое новаторство, так и леность, тем более уклонение от труда.
7. Жесткая регламентация быта, запрещающая сколько-нибудь резкое проявление индивидуальных вкусов в выборе своего стиля жизни.
8. Жесткая регламентация досуга, еще более сурово подав ляющая всякую индивидуальность.
9. Предопределенность круга общения, ограниченного по чисто техническим причинам преимущественно соседями по улице.
10. Предопределенность выбора спутника жизни, ограниченно го, как правило, двумя-тремя вариантами близко живущей «ровни» в социальном плане, т.е., по сути, одного и того же, только в несколь ких лицах.
11. Предопределенность профессии, обычно как бы передавае мой по наследству.
12. За редким исключением, полное отсутствие реальных возможностей социального продвижения в более престижные слои общества.
13. Забитость, приниженность, привычка видеть в каждом при ехавшем из города (если это не «свой брат» или не нищий) более высокопоставленную личность.
Сравните все это с условиями жизни в крупном городе, и вы поймете, почему у десятков и сотен миллионов людей на Земле та кая отчаянная тяга из деревни в город. Даже если туда не «выпихива ет» открытая или скрытая безработица. А уж когда на «сельский синд ром» накладывается безработица, поток мигрантов приобретает лавинообразный характер. Начинается процесс урбанизации — мас сового переселения людей из деревень в города. А местами и вре менами он перерастает в гиперурбанизацию — форсированное скучивание многомиллионных масс людей в крупных и сверхкруп ных городах с образованием мегаполисов — гигантских городских агломераций, собирающих десятки, а в перспективе и сотни милли онов человек на сравнительно небольших территориях. Именно та кое перерастание и происходит сегодня в России, а также в ряде других республик бывшего СССР. Попытаемся разобраться основательнее в его причинах и следствиях.
Урбанизация в той или иной мере характерна для всех или почти для всех развивающихся стран, кроме совсем уж слабо развитых, «застойных» регионов. С этой точки зрения, Рос сия, безусловно, относится к развивающимся странам (ее на зывали «Индия с германской армией»). По мере перехода развива ющейся страны в ранг развитой процесс постепенно замедляется и со временем переходит в прямо противоположный — дезурбанизацию: столь же массовый выезд большинства состоятельных семей в при городы или даже «на лоно природы» (если машиной нетрудно доб раться до города в психологически приемлемые сроки). Тем самым пытаются совместить преимущества сельского и городского образа жизни: чистый воздух, доступ к природе, тишина, возможность со седского общения и т.п. — с одной стороны, бытовой комфорт и «городская» работа — с другой. В Советском Союзе этот процесс только начинался: жить с комфортом за городом, а работать приез жать в город практически могла только верхушка деятелей политики, науки, искусства. Сегодня он продолжается (с той лишь разницей, что в него включается верхний слой легализованной буржуазии), но по масштабам и темпам его во много раз перекрывает инерцион ный процесс урбанизации, переходящей в гиперурбанизацию.
Каков социальный эффект? Напомним, что в Советском Союзе деревня была разорена и принижена самым варварским образом, сопоставимым с нашествием иноземных захватчиков. Начиная с правления Хрущева, этот гнет постепенно ослаблялся, но не до та кой степени, чтобы положение жителей села уравнялось с положе нием горожан. Несравненно хуже остались жилищно-бытовые ус ловия, зарплата, уровень коммунально-бытового, торгового, куль турного, медицинского обслуживания, а также возможности обра зования детей. Добавьте сюда бездорожье, плохой общественный транспорт, полное засилье местных квазимафиозных («начальство») и открыто мафиозных («снабжение») структур, традиционное при нижение сельского жителя любой высокопоставленной персоной. Помножьте на инерцию сложившегося устойчивого стереотипа в сознании молодого человека: чтобы «выбиться в люди», надо уез жать в город. И вы поймете, почему маховик урбанизации продолжает раскручиваться с большой силой.
Вообще-то, в деревне и не надо особенно много народа. Но толь ко когда достигнут уровень комплексной механизации сельского хо зяйства, переходящий на уровень комплексной автоматизации и ком пьютеризации, когда одна фермерская семья способна прокормить себя и еще хотя бы полсотни городских. Но когда механизация еще далеко не комплексна и сельская семья, помимо себя, способна про кормить (да и то, так сказать, частично, впроголодь) лишь полдесят ка городских, на селе требуется несколько миллионов фермеров, а пока их всего несколько десятков тысяч (если считать только сравни тельно высокорентабельные хозяйства), с постепенным переходом на порядок сотен тысяч. Что касается колхозов и совхозов (под раз нообразными новыми названиями), то без них пока не обойтись, но ясно, что они держатся лишь на привычке к «трудовой повинности» старших и отчасти средних поколений. С молодежью этот номер не проходит, и на дальнюю перспективу такая форма организации сель скохозяйственного труда, можно сказать, обречена на исчезнове ние. Вот почему массовый отток из села в город наиболее активной части сельского населения означает при сложившихся условиях от ставания комплексности механизации сельского хозяйства всего лишь дальнейшую деградацию села — ничего более.
Но, может быть, этот приток идет на пользу городу, и дег радация села компенсируется расцветом города? Ничего подобно го! Дело в том, что «сельский синдром» имеет свой антипод — «го родской синдром», с менее ощутимым для человека, но социаль но столь же, и даже более, негативными чертами-симптомами:
1. Соблазн тунеядства, реальная возможность прожить в городе (во всяком случае, в крупном городе), месяцами и годами (в прин ципе даже всю жизнь) не занимаясь никаким трудом. Это ведет к прямому моральному разложению если не родителей, то наверняка их детей.
2. Возможность бытового потребительства, т.е. полной ори ентации во всех житейских мелочах только на сферу обслужи вания. В результате появляются целые поколения инфантилов, не способных к элементарному самообслуживанию, с соответ ствующими сдвигами в психике.
3. Возможность культурного потребительства и появление целых толп киноманов, телеманов, разных «фэнов», не спо собных занять себя без манипулирования их сознанием извне.
4. Распространение крайне непрочной нуклеарной семьи, т.е. состоящей только из родителей и детей, а все чаще с одним ребен ком или даже вовсе бездетной, а также множества разновидностей внебрачного сожительства, включая все мыслимые половые извра щения, что ведет к выморочности общества и сильно развитой мас совой деморализации населения, особенно молодежи.
5. «Эффект отчуждения» человека от общества, когда человеку становится безразличным состояние общества, включая окружаю щих, а обществу (включая окружающих) становится безразличен человек, даже если он гибнет на виду у всех.
6. Погоня за легким, престижным трудом, а так как это до ступно далеко не всем — массовая неудовлетворенность, фру страция населения.
7. Распространение богемного стиля жизни, массовая неупорядоченность быта, особенно у молодежи, с соответству ющими негативными сдвигами в психике людей.
8. Распространение асоциальных форм досуга (азартные игры, наркотики и пр.), разрушающих человеческую личность.
9. Крайняя трудность найти подходящего спутника жизни, со здать прочную семью, жить нормальной семейной жизнью.
10. Трагедия одиночества, принимающая массовый харак тер и особенно тяжкая под старость.
11. Бьющая в глаза социальная иерархия и чудовищный комплекс неполноценности у большинства людей.
12. Полный или почти полный отрыв от природы плюс кошмарные «часы пик», уносящие ежедневно 2—3 часа жизни горожанина.
13. «Разрыв поколений», ставящий под вопрос преемственность культурных ценностей, стабильность общества вообще.
Сравнивая городской и сельский «синдромы», нетрудно прийти к заключению, что минусы первого в глазах отдельного человека намного перевешивают минусы второго — отсюда соответствую щий вектор социальных перемещений. Но минусы второго настоль ко страшнее минусов первого для общества в целом, что это дает основание некоторым авторам уподоблять крупный город «черной дыре», в которую «засасывает», в которой «исчезает» человечество; дает основание многим авторам говорить о «противоестественнос ти», «патологичности», «гибельности» для человечества современ ного городского образа жизни. Здесь вряд ли уместно вдаваться в рассмотрение этого вопроса: он целиком относится к проблематике альтернативистики, которой мы, как уже упоминалось, посвящаем отдельную работу. Отметим лишь, что в условиях современной Рос сии такая оценка урбанизации имеет некоторые основания. Мало того, сам процесс урбанизации приобретает специфические черты, слабее выраженные или вовсе отсутствующие в других странах мира (кроме, разумеется, других республик бывшего СССР).
Постараемся показать это на примере Москвы — в других горо дах процесс носит тот же характер, но в Москве выражен ярче и наиболее понятен.
Москва — типичный город-крепость с радиальной планировкой улиц, диаметром, примерно, 8 км. — в среднем 4 км. в любую сторону от московского Кремля до бывшего Земляного Вала начала XVIII века, замененного позднее широким внешним бульварным коль цом (имеется и внутреннее — на месте более старой крепостной стены, примерно в километре-полутора от Кремля). Город состоял, в основном, из особняков и был рассчитан приблизительно на 200— 300 тыс. жителей. Во второй половине XIX—начала XX в., с упраз днением крепостничества в город хлынули сотни тысяч рабочих, 304ремесленников, торговцев, и его население к 1917 г. достигло 2 млн. чел., причем появились обширные районы городских трущоб и ра бочих казарм-общежитий, в которых проживало подавляющее боль шинство населения. Гражданская война заставила бежать из города около половины его жителей, и прошло много лет, прежде чем чис ленность населения вновь достигла довоенного уровня. Но начав шаяся индустриализация страны и трагедия «коллективизации сель ского хозяйства» буквально «выпихнули» из деревни в город десят ки миллионов людей, в результате чего население Москвы увеличи лось до 4 млн. примерно на той же площади, что и прежде. Теснота сделалась ужасной: это были времена, когда в одной комнате неред ко спали вповалку несколькими «ярусами» две-три семьи — около 1 кв.м. на каждого человека, а кухонный кран и унитаз приходились на 10—15 таких комнат с полусотней-сотней жильцов. Такой Москва встре тила Вторую мировую войну. Такой вступила в послевоенные годы.
А затем начал стихийно работать социальный механизм гиперурбанизации, никем не предусмотренный, с непредвиденными последствиями.
Как столица огромной империи, столица сложнейшей, самой большой республики, входящей в ее состав (Российской Федера ции), столица области величиной со Швецию (по численности насе ления), столица самого города величиной со Швейцарию (по тому же критерию), да еще с несколькими десятками районных управле ний, да еще с административно-командной системой, при которой на каждые 5—б работающих требуется командир-контролер, Моск ва быстро стала городом чиновников, удельный вес которых со вре менем достиг четверти всех работающих (из них лишь пятая часть относилась к государственному управлению, остальные управляли промышленными предприятиями, учреждениями сферы обслужи вания, образования, здравоохранения, снабжения, другими органи зациями).
Во всякой тоталитарной стране наука, культура, искусство обыч но концентрируются в столице: так легче их контролировать, пре вращать в слепое орудие правящей верхушки. Москва не явилась исключением: в ней сосредоточилось большинство лучших иссле довательских, проектных и учебных институтов, лучших театров и киностудий, лучших издательств, музеев, других учреждений куль туры. В результате каждый четвертый из работающих относился к сфере науки, культуры, искусства.
Третью четверть составили «синие воротнички» — работники промышленных предприятий города, которых бездумно продолжа ли насаждать десятками и сотнями на «даровую» городскую инфра структуру (в первую очередь, речь шла о высокотехнологичных пред приятиях военно-промышленного комплекса).
Добавьте к этому растущее число миллионов так называемых, «гостей столицы» — людей, приезжающих в Москву большей час тью на сутки (из-за острого дефицита мест в гостиницах), чтобы сделать необходимые закупки в московских магазинах, с их более широким ассортиментом продовольственных и промышленных то варов, либо провести отпуск в этой единственно доступной им «со ветской Мекке», ночуя у родственников, знакомых или прямо на вок зальных скамьях. К середине 80-х годов число «гостей» достигло 2 млн. человек в день зимой и 6 млн. летом (на 8 млн. населения). Добавьте к этому огромный гарнизон плюс сотни тысяч агентов явной и тай ной полиции.
Эту огромную армию людей надо было обслуживать. Вот поче му каждый четвертый работающий москвич оказался в сфере обслу живания (в широком смысле, включая не только торговлю и комму нальные службы, но и транспорт, связь, народное образование, здра воохранение и т.д.).
И в такой ситуации стал сказываться «эффект старения» возрас тной структуры населения при массовом распространении однодетной в среднем семьи, не способной обеспечивать нормальное воспроизводство населения, в том числе и работающего. «Синие воротнички» в промышленности и обслуживании, миллионными волнами накатившие на Москву в 30-х—40-х гг., начали массами выхо дить на пенсию. А детей своих, как и все уважающие себя родители, через посредство общеобразовательной школы, о которой мы столько говорили, направляли на синекуры в сфере управления, науки, культу ры — это было и остается одним из главных мотивов, по которым люди решаются на мучения, связанные с переездом в крупный город. Таким образом, образовалась «черная дыра» размером около 300 тыс. вакансий ежегодно на самых «горячих» участках производ ства — за рулем, за станком, за прилавком, на стройке, в полицейс ком участке, т.е. там, где городу без заполнения подобных вакансий (в отличие от синекур) просто не выжить.
Кем и как заполнять вакансии?
Кем — ясно: только жителями деревень и малых городов. Других желающих на такие рабочие места, в том числе среди москвичей, не имеется. Сложнее — как? 300 тыс. в год — это чересчур много. Ведь в таком же точно положении оказалась не одна Москва — Ленинг рад, Киев, другие крупные города и целые регионы (например, Эстония, Латвия и Литва). Поэтому был установлен «лимит» — пре дел, преступать который строго запрещалось. Для Москвы «лимит» был установлен сначала на уровне 100 тыс. чел. в год, постепенно его сокращали, но долгие годы Москва росла именно с такой скоро стью (поскольку существовали многие способы приезда, например реальные или фиктивные браки с жителями Москвы, а естествен ный прирост был сравнительно незначительным).
Теперь прошу читателя понять положение «лимитчика». Внеш не он похож на москвича — так же работает, так же стоит после работы в очереди за продуктами. Но в паспорте у него, в отличие от москвича, стоит штамп «временного вида на жительство». Это оз начает, что ему разрешили поселиться в Москве только для той не привлекательной и низкооплачиваемой работы, на которую его за вербовали. Поселили его в общежитии, т.е. в комнате наподобие номера в дешевой гостинице на три-четыре кровати. Счастливчи кам достается отдельная комната, но все равно без права выписывать свою семью — совершенно как самому низкому разряду «гастарбайтеров» на Западе. Не трудно понять, как он завидует москвичам, как ненавидит их, как безобразно относится к своим обязанностям по работе, насколько выше среди «лимитчиков» уровень пьянства, хулиганства, преступности. А главное — он при малейшей возмож ности меняет место своей работы по контракту и старается влиться в ряды москвичей, имеющих право на бесплатную квартиру, на «труд» (т.е. на синекуру, если не для себя, то для своих детей, которых он, конечно же, тоже перетаскивает в Москву). А его рабочее место пустует. И приходится выписывать другого такого же «лимитчика», с теми же результатами.
Таким образом, чтобы москвичи жили так, как они привыкли жить за последние десятилетия (жизнь древнеримских пролетариев, которые требуют «хлеба и зрелищ», а всю «черную работу» за них делают рабы-гастарбайтеры), надо было каждый год рядом с Моск вой возводить целый город на 100 тыс. жителей. А если признать гастарбайтеров равноправными людьми и разрешить им выписывать свои семьи — то и на 300 тыс. жителей ежегодно. Казалось бы, нет ничего самоубийственнее подобной политики. Тем не менее, имен но она последовательно проводилась в жизнь все последние десяти летия. И Москва автоматически росла преимущественно за счет «гастарбайтеров» на 100 тыс. чел. в год, на 1 млн. — каждое десятиле тие. К 1985 г. численность ее населения перевалила за 8 млн. Вскоре «импорт гастарбайтеров» категорически запретили. Но кто же бу дет выполнять « черную работу» станочника и шофера, строителя и полицейского? И «импорт» продолжался нелегально, причем во все более значительных масштабах. К этому добавилось резкое ослабле ние центральной власти, чем не замедлили воспользоваться самые различные любители переселиться в столицу: начиная с новых мини стров и их заместителей из провинции, каждый из которых тянул за собой десятки человек своей «команды» (и каждому — квартира), начиная с новых депутатов, почти каждый из них требовал себе «по стоянный вид на жительство» плюс квартиру в Москве, и кончая от кровенно преступными элементами, которые сотнями тысяч тоже потянулись в Москву.
И если раньше Москва росла со скоростью 1 млн. чел. каждое десятилетие, то 9-й миллион она набрала всего за 5 лет, и сейчас быстро набирает 10-й. К этим 10 миллионам надо добавить 4—5 млн. «гостей столицы», часть которых приезжает на сутки-двое и сменяется другими, а часть живет годами безо всякого постоянного и даже временного вида на жительство. Недавно представитель мос ковской мэрии заявил, что необходимость сокращения числа сине кур может привести к появлению только в пределах Москвы около 600 тыс. безработных. На это ему возразили, что в Москве были и остаются сотни тысяч незаполненных вакансий. Однако москвичи не собираются их занимать. Следовательно, вновь придется «им портировать» сотни тысяч «гастарбайтеров».
К чему это может привести?
Специалисты подсчитали, что если продолжать такую практику, то к 2030 г. численность населения Москвы достигнет 25—27 млн. и его придется размещать на площади диаметром 165 км. вместо ны нешних 40 км. Напомним, что советские граждане были лишены возможности выбирать место своего жительства — в том числе и поближе к месту своей работы. Это приводит к чудовищным пере грузкам общественного транспорта, особенно в «часы пик». На помним также, что Москва — это старинный город-крепость с лу чевой планировкой транспортных магистралей, скрещивающихся в центре. Так вот, при населении в десятки миллионов человек и при расстояниях в сотни километров всю транспортную сеть Москвы — автомагистрали, метрополитен, трамваи, автобусы, троллейбусы, пригородные электрички — придется, по меньшей мере, удвоить, если не утроить. А это физически невозможно.
Итак, процесс складывания московского мегаполиса заходит в явный тупик. Но так как все то же самое в большей или меньшей степени характерно для всех без исключения крупных городов Рос сии, то можно констатировать: процессы урбанизации в России, переходящие в гиперурбанизацию, имеют тупиковую тенденцию и не позднее 1-й четверти XXI века неизбежно приведут к катастрофе, если их качественно не видоизменить. Но как?
Первое, что приходит в голову, — резко сократить так называе мую градообразующую нагрузку на крупные города — и админист ративную, и промышленную, и торговую, и коммуникационную, и другую. Вот почему мы выступаем за перенос столицы России из Москвы в любое другое, более подходящее место, либо за строи тельство новой столицы. То же самое относится ко всем остальным административным центрам до областных включительно.
Категорическая необходимость не допустить перерастания урбанизации в гиперурбанизацию, возможно скорее и масштабнее перевести ее на рельсы дезурбанизации диктуется еще одним об стоятельством: приближением тотальной экологической катастро фы. Эта тема требует особого рассмотрения.
Лекция 22
ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ
Шесть поколений моих предков, которых я знаю, и много боль ше, которых я не знаю, до самого начала XX века жили в одних и тех же условиях: хижина из бревен с земляным полом, соломенной кры шей и каменным очагом, дым от которого уходил через дыру на крыше. В этой хижине ели и спали вповалку—зимой вместе с ново рожденным теленком, жеребенком, ягнятами, которых, пока они не окрепнут, некоторое время нельзя было выпускать в неотапливае мый хлев (морозы иногда достигали 40 градусов С). В самом начале XX века мой дед устроился обходчиком на железную дорогу в Сибири,
309и спустя несколько лет на присланные им деньги наша семья одной из первых на селе соорудила современную избу, т.е. такую же бре венчатую хижину, но уже с деревянным полом, железной крышей и печью вместо очага. Впрочем, новорожденные телята и ягнята про должали зимовать вместе с людьми — я сам заботился о молодняке пятилетним ребенком в начале 30-х гг. За века и тысячелетия своего сосуществования эти люди выработали неписаные законы народ ной мудрости, которые помогали им выжить в нечеловечески труд ных условиях. В том числе те, которые регулировали их отношения с природой. Они сочинили пословицы вроде той, например, где гово рилось: не плюй в колодец — пригодится воды напиться. Ибо знали, что без доступа к чистой воде любая популяция обречена на массо вые заболевания. Они строго регулировали землепользование, ибо знали, что иначе земля перестанет кормить их. Они не менее строго регулировали и свое питание, ибо знали, что беспорядочное пита ние, пусть даже обильное, — кратчайшая дорога на тот свет. Сло вом, они знали многое.
Но многого они не знали. Не могли знать, потому что не было соответствующего жизненного опыта. Так, они не зна ли, что очень вредно, даже смертельно опасно дышать любым ды мом — даже дымом от костра в очаге, поскольку это канцероген. Не знали, что нельзя вырубать лес сплошняком, ибо появятся овраги и начнут смывать плодородный слой почвы. Не знали, что шум может свести человека в могилу — такого шума просто не было. И по той же причине понятия не имели ни о радиации, ни пищевых химикалиях. И вот эти люди столкнулись сегодня нос к носу со сложнейшей экологической ситуацией. В «Индии с германской армией», образ но говоря, «армия» застигла врасплох «индийцев». При этом вот уже более 80 лет этими людьми управляют «хозяева», столь же экологи чески невежественные, сколь и они сами, но ведущие привилегиро ванный образ жизни, который минимизирует негативные послед ствия загрязнения окружающей среды. «Хозяевам» не приходится дышать загрязненным воздухом: большую часть времени они про водят в своих обширных поместьях, далеко за городом, куда не до пускаются «чужие» автомашины и строго запрещены всякие костры. А иногда и перегораживают улицу перед своим городским домом, чтобы автомашины не тревожили шумом и не загрязняли воздух выхлопами. Именно так поступал в свое время «хозяин» Киева, и, конечно же, не только в этом городе. «Хозяевам» не приходится пить опасную для здоровья воду: им доставляют бутылки с импорт ной питьевой водой. Не приходится им и есть вредные для здоровья продукты: на их стол работают специальные «экологически чистые» совхозы плюс обильная импортная еда на любой вкус. Но этого невозможно обеспечить всем — поэтому население сознательно содержится в экологическом невежестве: цензура до самых недавних лет строжайше «отсекала» информацию об экологических про блемах. Я, университетский профессор, только недавно узнал, ка кую опасность для здоровья человека представляют дымовые выб росы из заводских труб, химикалии в воде и продуктах, «бытовая радиация», шумовое и тепловое загрязнение окружающей природной среды. И то потому, что часто бывал в зарубежных командиров ках, знакомился с зарубежной литературой. Что же говорить о сот нях миллионов моих сограждан, до сих пор экологически совершен но неграмотных?
Кроме того, экологию в бывшем СССР напрочь запрещает эко номика. В Москве вы можете увидеть тысячи автомашин с таким дымным шлейфом, который поверг бы в обморок любого нью-йор кского полицейского. Но советские автомашины при бесчисленных ремонтах служат не 3 года, как в США, а 10, 20, 30 лет. И если штрафо вать за «шлейф» — останешься вообще без машин. Да, завод отравляет атмосферу целого города дымом своих труб. Но нет средств на очистители, а если завод закрыть — останешься вообще без промышленной продукции. То же самое происходит с устаревшим оборудованием по очистке питьевой воды, с радиационным, шумовым и тепловым загрязнением окружающей среды, с химическими удобрениями и многим другим.
Наконец, сказывается черта характера, свойственная всем наро дам евразийской цивилизации (не только русским). Она выражается русским словом «авось», которое с трудом переводится на другие языки. В частности, по-английски требуется целое словосочетание типа «хэппи-голаки фэшн» или «венче эт рэндом» — и все равно ни один иностранец никогда не поймет, что это такое. На деле же это не что иное, как доведенный до логического конца (или, точнее, до абсурда принцип «кто не рискует, тот не выигрывает». Например, вы ведете автобус с полусотней пассажиров через железнодорожный переезд, видите мчащийся прямо на вас поезд, но, вместо того что бы притормозить, даете газу со словами (или мыслью) «авось, проскочу!» — через секунду вместо автобуса с пассажирами на рельсах оказывается кровавая каша из железа и человеческих тел. Или в каче стве капитана грузового судна с теми же словами решаете «срезать нос» у идущего своим курсом пассажирского лайнера, чтобы было чем похвалиться потом за стаканом водки с друзьями. Р-раз! — и лайнер с несколькими сотнями пассажиров на борту через несколь ко минут оказывается на дне морском. Или в качестве дежурного на атомной электростанции, с теми же словами грубо нарушаете эле ментарные правила техники безопасности. Раз — сошло. Тут же два — опять сошло. Тут же три — на сей раз (кто бы мог подумать?), оказы вается, не сошло, а случился Чернобыль — слово, понятное сегод ня на всех языках мира и означающее радиацию эквивалентом в 400 хиросимских атомных бомб, которая сделала нежилыми плодород ные земли площадью с Австрию или Венгрию, если не больше, плюс в той или иной степени нанесла поражение здоровью несколь ких миллионов человек (включая тысячи уже погибших).
Не существует такого евроазиата, который бы не знал, что «авось» — это очень плохо, это хуже водки и табака, вместе взятых. Все поголовно относятся к данному слову и к тому, что за ним скры вается, с величайшим осуждением. Есть даже специальная послови ца на сей счет: «авось да небось, а вышло хоть брось» (буду рад, если переводчику удастся хотя бы приблизительно передать ее смысл). Но не существует ни одного евроазиата, который не придерживался бы указанного выше принципа с той же неуклонностью, с какой он выпивает залпом бутылку теплого шампанского и выкуривает одну за другой две пачки самых отвратительных в мире сигарет. С послед ствиями, поражающими воображение любого (только не его само го). Так, например, в неравной борьбе автомобилей с пешеходами при упрямых попытках последних проскочить «на авось» поток ма шин каждый день на каждом шоссе от Балтийского моря до Тихого океана гибнет вдесятеро больше людей, чем к западу и востоку от данного региона. И все же, несмотря на такую чудовищную цену, принцип «авось» продолжает каждодневно руководить поступками каждого — от управляющего машиной до управляющего заводом или государством.
Напомним еще раз, что все эти люди в детстве жили в мире, где любое (сравнительно незначительное тогда) загрязнение окружаю щей среды быстро очищалось самой природой. Задымил костер — подул ветер, и все прояснилось. Вылил помои в реку — через мину ту вода снова питьевая. Поломал дерево или вытоптал траву — на следующий год выросли новые. Кричи, пока не надорвешься: от деревни до деревни десять верст. А о более страшных экологических бедах тогда и не слыхивали. И такую вот социальную психологию впитали с молоком матери, передали своим ныне взрослым детям по наследству. А правительство десятилетиями старательно замалчи вает опасности экологического характера. А правительство десятиле тиями категорически требует: «Продукцию, предусмотренную планом, — любой ценой!» И люди привыкли бездумно платить любую цену, в том числе экологическую.
Что же удивительного, если и директор завода, и все рабо чие, и все жители города равнодушно относятся к тому, что заводские трубы покрыли город сплошным облаком чуть ли не самых настоящих боевых отравляющих веществ? (В быв шем Советском Союзе насчитываются десятки крупных горо дов и сотни поселков, где концентрация загрязняющих воздух промышленных выбросов в сотни раз превысила предельно допустимые нормы, в связи с чем средняя продолжительность жизни значительно ниже, чем в окружающих регионах.) «Авось, обойдется!» — говорят и думают они: ведь план-то выпол нять и зарплату за это получать надо? Любой ценой! В том числе ценой собственной жизни.
Совершенно равнодушно воспринимает директор завода, его рабочие и жители города тот факт, что очистные сооружения устарели, работают неэффективно, без конца выходят из строя и грозят самой настоящей катастрофой в случае крупной аварии. «Авось, обойдется!» И очень огорчаются, когда такая катастрофа, наконец, происходит (это случается несколько раз в год то на одном конце страны, то на другом). В результате такого квазистоицизма практически все реки страны превратились в сточные канавы, а пруды и озера — в разновидность отстойников нечистот. С каждым годом все более сужается площадь водозабора для водопроводов, чтобы вода оказалась хотя бы «близкой к норме» для питья после стандартных очистных процедур. Каждый год все труднее с чистой питьевой водой и даже с водой, пригодной для промышленных технологий.
Поражают цифры земельных площадей, выпадающих из сельскохозяйственного землепользования по вине людей (эрозия, овраги, засоление, «подтопление», «подсушение» и т.д.). Счет пошел уже не на тысячи — на миллионы гектаров. В общем, каждый год по пло щади превращается в пустыню едва ли не целый Люксембург. Сколько можно разместить на территории России таких «люксембургов», памятуя, что большая часть страны — в зоне вечной мерзлоты? А восстановительные работы составляют считанные проценты от за губленного. Особенно варварски уничтожают леса — вырубая сплошняком наиболее ценные деревья, сплавляя их по рекам (боль шая часть тонет, загрязняя реки), сжигая все остальное, оставляя после себя ландшафт нового типа: «лесостепная пустыня». Вновь и вновь — на миллионы гектаров! Леса вырубают даже по берегам рек, а в их верховьях осушают болота. И в результате реки почти повсеместно мелеют, превращаются в сточные канавы уже не иносказательно, а в самом буквальном смысле. Куда ни посмотришь из окна поезда или автомашины — везде, где раньше были цветущие поля, луга, рощи, мерзость запустения.
Продовольственных продуктов всегда и везде не хватает. Они сто ят сравнительно дорого и дорожают с каждым днем (на питание всегда тратилось больше половины средней зарплаты, а сегодня тра тится до 80—90%). Понятно, отсюда задача каждого производителя — собрать возможно больший урожай! Любой ценой! И тем более что конкуренции — никакой, а потребители не имеют ровно никаких понятий ни о нитратах, ни о канцерогенности, ни о связи здоровья со здоровой пищей. А если кто имеет, то все равно нет никаких приборов для определения, какая морковь или какое мясо съедобно, а какое — нет. Когда же прибор находится, он показывает такое, от чего волосы встают дыбом. Удивительно ли, что сотрудники американского и западноевропейских посольств в Москве предпочитают возить про дукты и питьевую воду автомашинами и самолетами из-за рубежа? К сожалению, жители Москвы и тем более всей России такой воз можности не имеют.
Хуже всего евроазиаты понимают смысл словосочетания «тепловое загрязнение окружающей среды». Ну, теплая вода в от стойнике теплоцентрали или электростанции. Ну, незамерзающая всю зиму река, которая раньше исправно замерзала. Ну, температу ра в центре крупного города всегда почти на 1—2 градуса С выше, чем на окраинах и на 3—4 градуса С выше, чем за городом. Ну, какие-то непонятные капризы погоды. Например, весь декабрь 1992 г. — ян варь 1993г. в Москве вместо привычных — 10—15 градусов С почти каждый день 0+3 градусов С, чего не помнит ни один старожил. Прямо как на Черноморском побережье в это время, на полторы тысячи километров южнее. Что же тут такого? Разве что плохо для лыжников и конькобежцев. Мало кому приходит в голову, что это природа корчится в судорогах от наносимых ей человеком ударов и может ответить неурожаем (т.е. голодом), эпидемиями, стихийны ми бедствиями.
Более раздражает, конечно, шум. Но и он не представляется смертельно опасным. К нему тоже можно приспособиться. И можно только поражаться, насколько приспособляются. Мимо окон каж дые несколько минут громыхают тяжеловесные железнодорожные составы, прямо над головой с ревом взлетают и садятся самолеты, все 24 часа в сутки ревут несущиеся сплошным потоком автомаши ны, на полную мощь вещает диспетчерский динамик, с утра до вече ра под громкий крик шоферов и громыханье ящиков идет погрузка автомашин, в подвале воют вентиляторы, оглушающе шумят стан ки, дом сотрясается от вибрации, а люди спят как ни в чем не бывало, и проснувшись, включают на полную мощность рок-музыку, кото рая перекрывает работающие кофемолку и пылесос. Ни о каких шумозащитных устройствах никто никогда здесь не слыхивал. И только данные специальных медицинских обследований убедительно пока зывают, насколько сокращает жизнь и делает мучительной смерть миллионов людей столь привычный для них шум! Но отчеты о таких исследованиях не читает никто — ни «человек с улицы», ни министр.
Правда, все это бледнеет по сравнению с масштабами радиаци онного загрязнения. Весь мир в 1986 г. узнал о трагедии Чернобыля на стыке Украины, России и Белоруссии. А затем Россия с изумле нием узнала, что на Урале был свой «Чернобыль» на много лет раньше. И о нем не догадывался никто — даже местные жители, которые тысячами умирали от непонятной хвори. А затем с не мень шим изумлением узнали, что с конца 40-х гг. по конец 80-х на просто рах бывшего СССР имели место десятки «микро-чернобылей» не таких больших масштабов, но все же от них пострадали в каждом случае тысячи и тысячи человек. Общее впечатление такое, как если бы враги все эти полвека каждый год сбрасывали то на один советс кий город, то на другой по хиросимской атомной бомбе. И обо всем этом бывшие советские люди узнают только сейчас!
Когда смотришь на экологическую карту России, впечатление такое, будто это Луна с ее «морями». Черными пятнами обозначе ны «зоны экологического бедствия», где загрязнение окружающей среды приближается к рубежам необратимости, т.е. полной катаст рофы. Кое-где они простираются на тысячи километров. В частно сти, это относится к тундре на побережье Северного океана, которую распахали гусеницами тракторов и завалили металлоломом, другим мусором так, словно превратили в гигантскую свалку от Финляндии до Аляски. И «черные дыры» не уменьшаются — на против, скорее растут, сливаются друг с другом, сигнализируя о над вигающейся тотальной экологической катастрофе. Такими же пят нами покрыта даже секретная карта Москвы за занавесом в кабине те главного архитектора города. Поразительнее всего, что самые большие «черные дыры» — в центре города, где под Кремлем сооружен целый подземный город для номенклатуры на случай ядер ной войны (в точности, как у Саддама Хусейна) и где для жизне обеспечения до сих пор действуют несколько атомных реакторов.
Можно ли избежать надвигающейся экологической катастрофы? Теоретически — да. Для этого достаточно взять жесткий курс на «безотходное» производство и потребление, последовательно ути лизируя или сводя к минимуму промышленные выбросы и быто вые отходы. Практически — очень затруднительно. Ведь для этого необходимо изыскать неизвестно откуда сотни миллиардов на хоро шие очистные сооружения, на своевременное обновление машин ного парка, на рациональное землепользование, на развитие эколо гически чистой энергетики. Необходимо за считанные годы суще ственно повысить экологическую культуру населения, находящую ся сегодня почти на нулевой отметке. Побудить людей проявлять такую же заботу о чистоте воздуха и воды, о сохранности почвы и ландшафтов, о «естественном радиационном фоне» и о тишине, о нормальности погоды и климата, об экологически чистой пище, — какую они проявляют сегодня только о своем кошельке.
Это очень трудно, но не безнадежно. Особенно если начинать хоть что-то делать в данном направлении сегодня, сейчас.
Лекция 23
ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ПРЕСТУПНОСТИ
В моем родном селе Лада на севере Пензенщины, типичном русском селе, где я родился и временами гостил у бабушки с дедуш кой, — до 1920-х гг. не знали замков. Это было такое же дорогое удовольствие для крестьянина, как сегодня, скажем, личная охрана. Да и в 20-х гг. замками запирали только сундуки с одеждой и амбары с зерном. Дом «запирался» обычно на засов или на щеколду. Счита лось, что секрет, как открыть засов извне, знает только хозяин (для этого надо было просунуть руку в специальный паз). Практически же сделать это можно было каждому. Можно, но не нужно. Потому что украсть было просто нечего. А если бы все же кто-то что-то и украл, то что делать с украденным? Ведь жизнь каждого у всех на виду. Тут же заметят, даже если жуешь чужой кусок, не говоря уже о присвоении чужой вещи. Поэтому простор для преступности был очень небольшой.
Самым страшным преступлением было конокрадство. Украсть у крестьянина лошадь и угнать ее за сотни верст, чтобы продать в другой области, — это было пострашнее, чем сегодня угон маши ны: ведь крестьянин лишался основного средства производства и разом опускался из середняков в бедняки, поэтому и кара за такое преступление была страшная, государству не доверявшаяся: само суд и забивание насмерть. Все остальные преступления — от пья ной драки до потравы посевов скотом — судились на сельском схо де, где судьей был сельский староста, а присяжными — все главы семей села (таким старостой был мой прапрадед, у меня в столе до сих пор хранится его «шерифский знак»), и заканчивались обычно жестокой поркой провинившегося.
Да, Лада дваж...
Ділись своїми роботами та отримуй миттєві бонуси!
0%
Оголошення від адміністратора